Илья Воробьёв /Кисычев/

брела душа в тумане сером,
искала тело по душе.
ей попадались лицемеры
и люди, сшитые клише,
ей попадался, кто попало,
уже который день и век,
от Лиссабона до Непала.
не попадался человек
с простором неба на закате
и глубиною с океан.
душе казалось, что не хватит
её вместить в один стакан,
когда её опять отпустит
гулять одну средь облаков
очередной потомок грусти
из человеческих оков.

не пелось ей и не леталось,
ей было муторно в тиши.
казалось бы, такая малость —
найти пристанище души,
чтоб открываться без оглядки
морям, просторам, облакам,
не уходить всё время в пятки
и не болеть по пустякам,
чтоб говорить с подобной ею
взахлёб о чём-нибудь всю ночь.
и всем нам кажется: «сумею»,
но получается не смочь.
брела душа, тащилась еле,
уже который день и век.
и ждал её в конце тоннеля
изнеможённый человек.

купив обманчивое счастье
жизнь равномерна и полна
под солнцем любоваться морем
говна

виски гудят и сердце ноет,
а, может, что-нибудь иное:
душа болит, наружу рвётся,
но падает на дно колодца —
путь тела к форме перегноя.

февраль не спит, февраль лютует,
февраль справляет мировую
и, кажется, пришёл навеки,
нарисовался в человеке —
стёр человека подчистую.

здесь жизнь в скрижалях графомана,
финал избитого романа
с какой-то глупенькой концовкой,
такой постыдной и неловкой
под чёрный хлеб и полстакана.

в краю межэпохальной грыжи
не выживают, чтобы выжить,
а выживают, чтобы сгинуть.

виски гудят. два анальгина.
и ненавижу. ненавижу.

нету слов и прочего
у меня хандрящего
выразить доходчиво
суть происходящего

я — сахар в чашке утреннего кофе.
мешай, и растворяется минута,
которая всё ближе к катастрофе.
Вселенная, прошу, меня укутай
в обрывки снов и свет воспоминаний —
всё то, что мне останется в итоге
на перекрёстке спутанных сознаний
моей неповоротливой дороги.

волшебник, людям не помогут
таблетки, молоко и мёд.
нам нужно чуда, хоть немного,
а остальное так пройдёт.

мы все лежим в одной палате,
и каждый первый инвалид.
нам горстки мира точно хватит,
а остальное отболит.

мы все замучены врачами,
боль не вылечивает йод.
ты подари нам сон ночами,
а остальное заживёт.

ты напиши нам на листочке
рецепт каким идти путём
за дозой жизни без побочки,
а к остальному мы придём.

мы принудительно раздеты,
и каждый выжил из ума,
лишь ужас под слепящим светом.
всё остальное слижет тьма.

спецоперация на сердце,
на раненой душе зажим,
и под наркозом иноверцы,
все остальные чтут режим.

но время скоро сменит цифры,
больница встретит новый год,
мы к смерти подобрали шифры,
а к остальному шифр не тот.

пропали звуки из эфира.
волшебник, помоги больным:
ты, ради бога, дай нам мира,
и к чёрту, что там с остальным.

в разгар переходного возраста я протестовал против всего и хотел быть настоящим рок-героем, ведь у меня была рок-группа, и мы пели проблемные песни для проблемной молодежи. в какой-то момент я понял, что для геройского образа необходимо срочно порезать вены. резание вен было окутано мрачной таинственной романтикой, мне казалось, что это уж точно вознесет меня на Олимп русского рока. стащив у мамы булавку, я заперся в ванной. ну какбэ вот булавка, вот рука, вот желание порезать вены. но как?

умирать никак не хотелось, потому что я планировал испытать на себе тяжкое бремя славы, поэтому, предварительно продезинфицировав булавку папиным одеколоном, аккуратно провел острием (конечно же поперек) по коже. ничего не произошло. я провел сильнее. о, боги, какая восхитительная царапина! это было то, что нужно, и сделал ещё две. преисполнившись чем-то невероятным, я стоял у зеркала, скрестив руки на груди таким образом, чтобы полоски выгодно попадали в кадр будущей обложки журнала «Cool». но чего-то явно не хватало для завершения образа. и даже вытягивание челюсти вперед, как у кумира Виктора Ц., не спасало положение.

ну, конечно! нужны три кровавых полоски на щеке, как у него на последних кадрах фильма «Игла». я снова взял булавку в руки. царапины наносились на лицо уже совсем небрежно, рукой настоящего профессионала (привет, меня зовут Илья, занимался профессиональным шрамированием, когда это ещё не было мейнстримом). и это была бомба! я был неотразим и рвался на улицу покорять местных девочек геройскими царапинами и резаными венами.

в любой такой истории, конечно, есть некое «но»)
но у мамы были свои взгляды на это, геройства она не оценила, дала пиздюлей и заставила мазать царапины йодом. я сопротивлялся, но папа выступил в лице Росгвардии, после чего пришлось сесть на 15 суток в свою комнату. я разучил песню «Голуби летят над нашей зоной» и вышел во двор совсем другим человеком.

— папа, вызывают завтра в школу,
говорят, я что-то натворил.

бог сидел и думал:

— балаболы,
из богов наделали терпил.

я людей создал в любви и свете
и с собой оставил сигарет.
люди мне писали в интернете,
что у мира будущего нет.

я им дал «Нирвану» и Парижи,
я им дал закат и облака,
а они зачем-то едут крышей
и терзают мыслями века.

я им дал котов и фетучини,
душу и горячие сердца.
они едут в метамфетамине
в область мирового пиздеца.

у них есть мозги и гениальность,
у них есть огромный шар Земли.
а они зачем-то жгут реальность
и сидят без денег на мели.

я порой совсем не понимаю:
для чего придуман мною рай.
у меня, блин, сын рожден в сарае.
ну, прикинь, я — бог, а тут — сарай?

убивают, чтобы быть живыми,
умирают, чтобы воскресать.
сын, они же могут быть любыми,
у них есть вся божья благодать!

— пап, погугли мемы в Телеграме.
люди говорят, что бога нет.

— люди могут быть богами сами.

*дальше отключили интернет*

я надел противогаз —
это раз.
дальше кончились слова —
это два.
стало холодно внутри —
это три.
я не ощущаю боль —
это ноль.
свет, тоннели, то да сё —
это всё.
здравствуй, край небытия —
это я.

ночь с бессонницей созвучны,
день добавлен в картотеку.
просто человеку скучно,
очень скучно человеку.

то ли вкусно, то ли гнусно —
чай с остывшим чебуреком.
просто человеку грустно,
очень грустно человеку.

что тут истинно, что ложно,
не измерить даже веком.
просто человеку сложно,
очень сложно человеку.

время двигает эпоху,
улицу, фонарь, аптеку.
просто человеку плохо,
очень плохо человеку.

пустота всегда довольна
каждым депрессивным треком.
просто человеку больно,
очень больно человеку.

жизнь мала и суматошна
и не входит дважды в реку.
просто человеку тошно,
очень тошно человеку.

всё, что важно — то неважно,
суть похожа на калеку.
просто человеку страшно,
очень страшно человеку.

разомнёмся до погоста,
доскребёмся по сусекам.
человеку очень просто
перестать быть человеком.

пожелтело всё от одуванчиков,
небо синевою кружит высь.
мы пьём водку, молча, из стаканчиков,
больше не осталось слов про жизнь.

ни свыкнуться, не выспаться,
мешаются события,
сплошная гололедица
кипящей головы:
и чёрная бессмыслица,
и тьма кровопролития,
но где-то дальним светится
маяк, где ждёте вы.

у души есть сейф и гардеробная.
обалдев под вечер от жары,
люди одеваются в удобное,
обнажая скрытые миры.